Неточные совпадения
Высланный из Советской России в 1922 г. с группой ученых и
писателей, он
делается профессором догматического богословия в Париже в Православном богословском институте.
Ну, положим, хоть и
писатель; а я вот что хотел сказать: камергером, конечно, не сделают за то, что роман сочинил; об этом и думать нечего; а все-таки можно в люди пройти; ну
сделаться каким-нибудь там атташе.
Я уже сказал выше, что читатель-друг несомненно существует. Доказательство этому представляет уже то, что органы убежденной литературы не окончательно захудали. Но читатель этот заробел, затерялся в толпе, и дознаться, где именно он находится, довольно трудно. Бывают, однако ж, минуты, когда он внезапно открывается, и непосредственное общение с ним
делается возможным. Такие минуты — самые счастливые, которые испытывает убежденный
писатель на трудном пути своем.
Само собой разумеется, что убежденному
писателю с этой стороны не может представиться никаких надежд. Солидный читатель никогда не выкажет ему сочувствия, не подаст руку помощи. В трудную годину он отвернется от
писателя и будет запевалой в хоре простецов, кричащих: ату! В годину более льготную отношения эти, быть может, утратят свою суровость, но не
сделаются от этого более сознательными.
— Ах, от души, от всей души желаю вам удачи… — пылко отозвалась Ольга и погладила его руку. — Но только что же это такое?
Сделаетесь вы известным автором и загордитесь. Будете вы уже не нашим милым, славным, добрым Алешей или просто юнкером Александровым, а станете называться «господин
писатель», а мы станем глядеть на вас снизу вверх, раскрыв рты.
— А вот, читай… Целую неделю корпел. Знаешь, я открыл, наконец, секрет
сделаться великим
писателем. Да… И как видишь, это совсем не так трудно. Когда ты прочтешь, то сейчас же превратишься в мудреца. Посмотрим тогда, что он скажет… Ха-ха!.. Да, будем посмотреть…
В последнее время, я, в качестве литературного деятеля,
сделался предметом достаточного количества несочувственных для меня оценок. Между ними есть несколько таких, которые прямо причисляют меня в категорию"вредных"
писателей, на том основании, будто бы я, главным образом, имею в виду не обличение безнравственных поступков, а отрицание самого принципа нравственности.
Зачем же он примешивает тут какого-то господина Токевяля (удерживаю фамилию этого
писателя в том виде, как она является в плодах деревенских досугов [Токевиль положительно
сделался популярнейшим из публицистов в наших усадьбах.
Но когда я довольно успел во французском языке, чтение русских
писателей, преимущественно стихотворцев,
сделалось главнейшим нашим занятием.
Таким образом, во все время царствования Екатерины русская литература постоянно повторяла ту мысль, что
писателям дана полная свобода откровенно высказывать все, что угодно. Мысль эта
сделалась постоянным и непреложным мнением и много раз высказывалась и впоследствии, долго спустя после смерти Екатерины. Так, например, Карамзин в своей записке «О старой и новой России», указавши на свободу печати при Екатерине, приводит даже и объяснение этого явления в таком виде...
Только
писатель, умеющий достойным образом выразить в своих произведениях чистоту и силу этих высших идей и ощущений, умеющий
сделаться понятным всякому человеку, несмотря на различие времен и народностей, остается надолго памятным миру, потому что постоянно пробуждает в человеке сочувствие к тому, чему он не может не сочувствовать, не переставая быть человеком.
Я уверен, что если б страсти не разрушили его так скоро, то он мог бы
сделаться одним из лучших наших
писателей.
Он много пил, и опьянение выражалось только в том, что все у него начинало быстрее двигаться, а потом сразу останавливалось — это он засыпал. И все считали его необыкновенно даровитым, а он постоянно говорил, что если б он не
сделался знаменитым адвокатом, то был бы знаменитым художником или
писателем. К сожалению, это правда.
Марья Васильевна. Ты все, няня, его бранишь, нехорошо. Ты вспомни, ведь Любочкин муж будет. Вот всего неделя осталась. Да и Любочка как влюблена, так влюблена! Я даже удивляюсь. Любочка, Любочка, а глядь, у ней через год у самой Любочка будет. И как это все
сделалось? Нет, ты, няня, про него дурно не говори. Точно ведь, человек он очень значительный, — так все про него судят. Все знает, везде бывал,
писатель. А про кого худо не говорят?
1) сдать экзамен; 2)
сделаться профессиональным
писателем.
"Немецкие Афины"давно меня интересовали. Еще в"Библиотеке для чтения"задолго до моего редакторства (кажется, я еще жил в Дерпте) я читал письма оттуда одного из первых тогдашних туристов-писателей — М.В.Авдеева, после того как он уже составил себе литературное имя своим"Тамариным". Петербургские, берлинские, парижские и лондонские собрания и музеи не
сделались для меня предметом особенного культа, но все-таки мое художественное понимание и вкус в области искусства значительно развились.
Чем ближе подходил срок окончания курса, тем ближе был я к решению врачом не
делаться, а заняться литературой как профессиональному
писателю.
Ведь все это происходило между"собратами". А я так высоко ставил звание и дело
писателя. И если б не моя тогдашняя любовь к литературе, я бы, конечно, позадумался
делаться профессиональным литератором, а поехал бы себе хозяйничать в Нижегородскую губернию.
С Малым театром я не разрываю связи с той самой поры, но здесь я остановлюсь на артистах и артистках, из которых иные уже не участвуют в моих дальнейших воспоминаниях, с тех пор как я
сделался драматическим
писателем.
А тогда он уже сошелся с Некрасовым и
сделался одним из исключительных сотрудников"Современника". Этот резкий переход из русофильских и славянофильских журналов, как"Москвитянин"и"Русская беседа", в орган Чернышевского облегчен был тем, что Добролюбов так высоко поставил общественное значение театра Островского в своих двух знаменитых статьях. Островский
сделался в глазах молодой публики
писателем — обличителем всех темных сторон русской жизни.
Волга и нижегородская историческая старина, сохранившаяся в тамошнем кремле, заложили в душу будущего
писателя чувство связи с родиной, ее живописными сторонами, ее тихой и истовой величавостью. Это
сделалось само собою, без всяких особых «развиваний». Ни домашние, ни в гимназии учителя, ни гувернеры никогда не водили нас по древним урочищам Нижнего, его церквам и башням с целью разъяснять нам, укреплять патриотическое или художественное чувство к родной стороне. Это сложилось само собою.
По тогдашнему тону он совсем не обещал того, что из него вышло впоследствии в"Новом времени". Он остроумно рассказывал про Москву и тамошних
писателей, любил литературу и был, как Загорецкий,"ужасный либерал". Тогда он, еще не проник к Коршу в"Петербургские ведомости", где
сделался присяжным рецензентом в очень радикальном духе. Мне же он приносил только стихотворные пьесы.
Помню, на одном чествовании, за обедом, который мне давали мои собраты, приятели и близкие знакомые, покойный князь А. И.Урусов сказал блестящий и остроумный спич:"Петра Дмитриевича его материальное разорение закалило, как никого другого. Из барского"дитяти", увлекшегося литературой, он
сделался настоящим
писателем и вот уже не один десяток лет служит литературе".
Кроме Атенея — клуба лондонской интеллигенции, одним из роскошных и популярных считался Reform club с громким политическим прошедшим. Туда меня приглашали не раз. Все в нем, начиная с огромного атриума, было в стиле. Сервировка, ливреи прислуги, отделка салонов и читальни и столовых — все это первого сорта, с такой барственностью, что нашему брату, русскому
писателю,
делалось даже немного жутко среди этой обстановки. Так живут только высочайшие особы во дворцах.
Все это также послужило
писателю. Он не
сделался тенденциозным народником, но сохранил до старости неизменную связь с народом и убежден в том, что его быт, душа, общежительные формы достойны художнического изображения.
Итальянская опера, стоявшая тогда во всем блеске, балет, французский и немецкий театр отвечали всем вкусам любителей драмы, музыки и хореографии. И мы, молодые
писатели, посещали французов и немцев вовсе не из одной моды, а потому, что тогда и труппы, особенно французская, были прекрасные, и парижские новинки
делались все интереснее. Тогда в самом расцвете своих талантов стояли Дюма-сын, В. Сарду, Т. Баррьер. А немцы своим классическим репертуаром поддерживали вкус к Шиллеру, Гете и Шекспиру.
Родом он из обруселой баронской семьи, но уже дворянин одной из подмосковных губерний, он сложился в
писателя в Москве в тогдашних кружках, полюбил рано славянскую поэзию, как словесник водился много с славянофилами, но не
сделался их выучеником, не чурался и западников, был близок особенно с графиней Ростопчиной"
Мне как
писателю, начавшему с ответственных произведений, каковы были мои пьесы, не было особенной надобности в роли фельетониста. Это
сделалось от живости моего темперамента, от желания иметь прямой повод усиленно наблюдать жизнь тогдашнего Петербурга. Это и беллетристу могло быть полезным. Материального импульса тут не было… Заработок фельетониста давал очень немного. Да и вся-то моя кампания общественного обозревателя не пошла дальше сезона и к лету была прервана возвращением в деревню.
В Москву я попадал часто, но всякий раз ненадолго. По своему личному писательскому делу (не редакторскому) я прожил в ней с неделю для постановки моей пьесы «Большие хоромы», переделанной мной из драмы «Старое зло» — одной из тех четырех вещей, какие я так стремительно написал в Дерпте, когда окончательно задумал
сделаться профессиональным
писателем.
Драматическим
писателем я уже приехал в Петербург и в первый же год
сделался фельетонистом. Но я не приступал до конца 1861 года ни к какой серьезной работе в повествовательном роде.
Во всяком случае, на них смотрели как на
писателей, равнодушных к политическому положению Франции, баричей, дилетантов, занимающихся разными тонкостями, изучением XVIII века не с целью какой-нибудь политической и социальной пропаганды, а с брезгливым дилетантизмом людей сытых, довольных, не обращающих внимания на то, что тогда
делалось во Франции.
А что, не
сделаться ли мне
писателем и не начать ли напускать мораль на купечество? Да нет, где нам, с суконным рылом в калашный ряд! Чтоб быть
писателем и мораль пускать, нужно мудреные слова знать, а я только одно мудреное слово и знаю: цивилизация.
Совершенно согласен со мной, что
писателем, не знавши мудреных слов,
сделаться нельзя.
В ней бушевали и смутно боролись и страстность, и отвращение к труду, и презрение к бедности, болезненная жажда неизведанного, неопределенное разочарование, страшное воспоминание тяжелых дней при жизни матери, а в особенности при жизни отца; злопамятное убеждение непризнанного
писателя, что покровительство достигается низостью и подлостью; врожденное стремление к роскоши и блеску, нежная истома, наследованная от отца, нервозность и инстинктивная леность матери, которая
делалась бодра и мужественна только в тяжелые минуты и опускалась, как только проходила беда — все это мучило и волновало ее.
— Вот вас, господа, можно перезнакомить не потому только, что так
делается… Один —
писатель, другой — художник.